Георгий Иванов
Ну на что мне люди
А люди? Ну на что мне люди?
Идет мужик, ведет быка.
Сидит торговка: ноги, груди,
Платочек, круглые бока.
Природа? Вот она природа —
То дождь и холод, то жара.
Тоска в любое время года,
Как дребезжанье комара.
Конечно, есть и развлеченья:
Страх бедности, любви мученья,
Искусства сладкий леденец,
Самоубийство, наконец.
/thread
Настал июль: ебутся пчелы,
Ебутся в поле овода,
Ебутся с неграми монголы
И с крепостными господа.
Лишь я, неебаный, небритый
Дрочил в заплеванных углах,
И мне сказал отец сердитый:
"Без ебли ты совсем зачах!
Пойди, дурак, на дворик скотный
И выбери себе овцу".
И вот вступил я, беззаботный,
На путь к бесславному концу.
Я оседлал овцу и с жаром
Воткнул в манду ей свой хуек, –
Но в жопу яростным ударом
Меня баран с овцы совлек.
Я пал в навоз и обосрался,
И от обиды зарыдал…
Коварный небосклон смеялся
И победитель мой блеял
СОБАКИ
Немало чудищ создала природа,
Немало гадов породил хаос,
Но нет на свете мерзостней урода,
Нет гада хуже, чем домашний пес.
Нахальный, шумный, грязно-любострастный,
Презренный раб, подлиза, мелкий вор,
Среди зверей он - выродок несчастный,
Среди созданий он - живой позор.
Вместилище болезней и пороков -
Собака нам опасней всех бацилл:
В кишках у ней приют эхинококков,
В крови у ней кипенье темных сил.
Недаром Гёте - полубог и гений,-
Не выносил и презирал собак:
Он понимал, что в мире нет творений,
Которым был родней бы адский мрак.
О, дьяволоподобные уроды!
Когда бы мне размер Божьих сил,
Я стер бы вас с лица земной природы
И весь ваш род до корня истребил!
Питурд as is
Мы не нашли угла. Вошли в чужой подъезд.
Остались за дверьми вечерние туманы
Да слабые огни далеких, грустных звезд.
И вдруг почуял я, как зверь добычу в чаще,
Что тело женщины вот здесь, передо мной,
И показалась мне любовь старухи слаще,
Чем песня ангела, чем блеск луны святой.
И ноги пухлые покорно обнажая,
Мегера старая прижалася к стене,
И я ласкал ее, дрожа и замирая,
В тяжелой, как кошмар, полночной тишине.
Засасывал меня разврат больной и грязный,
Как брошенную кость засасывает ил, —
И отдавались мы безумному соблазну,
А на свирели нам играл пастух Сифил!
Пётр Шумахер
СРАНЬЁ
Ода
Пускай в чаду от вдохновенья
Поэты рифмами звучат,
Пускай про тишь уединенья
И про любовь они кричат,
Пускай что знают воспевают,
Пускай героев прославляют;
Мне надоело их враньё:
Другим я вдохновлён предметом,
Хочу я новым быть поэтом
И в оде воспою сраньё.
Глаза и уши благородным
Нас восхищением дарят,
От благовоний превосходных
Мы носом различаем смрад
И познаём чрез ощущенье
Вещей вне нас распространенье,
Порой и таинства любви;
Тогда сильнее сердце бьётся
И час, как миг один, несётся,
И жаркий огнь горит в крови.
Но, утомясь от тех волнений,
Мы слабость чувствуем всегда,
И силы чем для ощущений
Возобновляем мы тогда?
Тогда мы вкус свой упражняем,
Желудок же освобождаем
Мы благовременным сраньём.
Что силы наши возвышает?
Что тело наше обновляет?
Не то ль, что пищею зовём?
Когда я сыт — я всем доволен,
Когда я голоден — сердит,
Не сравши долго — стану болен,
И яств меня не манит вид.
Я мыслю: даже в преступленье
Способен голод во мгновенье,
Без размышления вовлечь;
Еда ж всему даёт порядок...
Голодный стал творцом и взяток,
И он же выдумал и меч.
Пылая кровожадной страстью,
Войну всем сердцем возлюбя,
Герой одною сей напастью
Не может накормить себя.
И чем бы он с пустым желудком,
Когда ему приходит жутко,
В штаны мог надристать подчас?
Чужим провьянтом завладевши,
Он ждёт, как будто был не евши
С неделю, чтоб иметь запас.
Богач, до старости доживший,
Скучая средь своих палат,
Четыре чувства притупивший,
До самой смерти кушать рад;
Ничто его не восхищает,
Он ничего не ощущает,
Как будто умерло всё в нём:
Но хоть при помощи лекарства,
А вкусные не может яства
Не видеть за своим столом.
Бедняк, трудящийся до поту,
С утра до вечера, весь день,
Как может век тянуть работу?
На землю только ляжет тень,
Он перед сном не забывает
Наесться плотно; засыпает
И к утру бодрым встанет вновь:
Ведь сытый и душой бодрее,
И в гробе смотрит веселее,
Способней чувствует любовь.
Но вот принята смертным пища,
Едва он переводит дух,
Живот отвис до голенища
И твёрд как камень он и туг,
Чуть-чуть его не разрывает,
Пыхтит несчастный и рыгает,
Казалось бы, пришла беда?
Но, чтоб избыть такое бедство,
Но то отличное есть средство:
Друзья! садитесь срать тогда.
Какое чудное мгновенье, [3]
Поевши, в добрый час сернуть!
И чтобы это ощущенье
Опять для чувств своих вернуть,
Мы с аппетитом полным, свежим
Опять свой вкус едою нежим —
И снова в нужник срать пойдём.
Возможно ли, чтоб в мире этом
Смеялись над таким предметом,
Который мы сраньём зовём?
Сраньё — внушительное слово!
Из уст поэта целый век
Тебе гора похвал готова,
Почёт ему, о человек!
И если ты, не размышляя,
Толпе безумной подражая,
Ему презренья бросишь взор, —
Улыбку сменишь одобреньем,
Почтишь сраньё ты удивленьем,
Припоминаючи запор!
~ 1850-е годы,
С-Петербург, Нижний
ПЕРДЁЖ
Всё сраньё да сраньё,
Брошу это враньё,
На минуту, а петь буду что ж?
Сборник мой «Кислобздей»,
Воспевай же скорей,
Муза, звонкий, весёлый пердёж!
Всякий знает из нас,
Как приятно подчас
Нам бывает чихнуть иногда,
Для меня ж, признаюсь,
В пердеже есть свой вкус,
И милей он мне чиху всегда.
Если скука меж нас
Пробралась хоть на час,
Как в беседе серьёзной сидим,
Отыщись кто-нибудь,
Чтобы звонко стрельнуть, —
И исчезнет вдруг скука, как дым.
Тут в собрании том
Хохот будто бы гром
Пердежу тотчас вслед загремит,
Свободит от морщин,
Лица дам и мущин,
Разговор веселей закипит!
А тому, кто пердел,
За скандал тот в удел
Облегченье придёт в животе —
Дома я хоть пержу,
Но в гостях только бзжу,
Потому что здесь люди не те.
Здесь никто не поймёт,
Даже в толк не возьмёт,
Как опасно пердёж затаить,
Лишь одна здесь была,
Да и та умерла,
Дама, знавшая это ценить.
Вечер был у неё,
А здоровье моё
В это время в разладе было;
Меж девиц и меж дам
Придержался я там —
И желудок к груди подвело.
Прежде весел я был,
А потом загрустил,
Побледнел, посинел как мертвец,
И готов был набздеть,
Да охоты уж нет —
Ветры спёрлись, приходит конец.
То приметив, она,
Благородства полна,
В кабинет свой меня отвела,
Расспросив всё вполне,
Капель гофманских мне
В рюмку с водкой она налила.
Без девиц и без дам
В отдаленьи я там
Разразился вдруг беглой пальбой:
И томленье прошло,
Разъяснилось чело,
И доволен я стал сам собой.
Вылетайте ж стрелой,
Треск и грохот и вой,
Никогда я уж вас не сдержу!
И хоть нечего есть,
Но шампанского в честь
Поднимаю бокал пердежу.
В назиданье же вам
Я совет преподам
Лишь один: берегитеся бздеть!
Стыд, позор... это — ложь!
Не воняет пердёж,
Но уж бзда невозможно терпеть.
Так пердите ж, друзья!
Буду вторить вам я,
А затем что-нибудь напишу.
А на нынешний раз
Будет этого с вас:
Так пойду же теперь — попержу...
С-Петербург, ~ 1860-е годы
ГОВНО
Ода
Пою не громкие победы,
Не торжество, не славный пир,
Не баснословные обеды,
Не золото — людей кумир;
Я славить не хочу героев
И петь не буду Громобоев —
Всё то наскучило давно.
Что мне вельможа или воин?
Предмет иной похвал достоин —
То драгоценное говно!
Забытое, в пренебреженьи,
Гонимое из словарей,
Ругательное выраженье
В беседах между писарей,
Говно любви ничьей не знает,
Как парий в мире пребывает,
Бросает в обмороки дам;
Но философ спокойным взором
Взглянул и указал с укором,
Что и говно полезно нам.
Не раз в гостинице губернской,
Зашедши в нужник, чтоб посрать,
Я думал в атмосфере мерзкой:
Ого, какая благодать!
Да, это не пустое слово:
Давно для химиков не ново,
Что жатва на говне сильней,
Что им удобренное поле,
Неплодородное дотоле,
Даст урожай всегда верней.
Для земледельческих народов
Говно и золото — равны,
Приумножения доходов
Для них с говном сопряжены;
На нём почили их надежды;
И хлеб, и посконь для одежды
Мужик добудет из говна,
Взращённой на говне соломой
Он кормит скот, и кроет домы,
И барынь рядит. Вот те на!
Продукты поля! Где вы ныне?
Где ваш прелестный, милый вид?
Что у людей, что у скотины
В желудках гроб вам предстоит;
Оттоле вышедшее снова,
Нив плодородия основа,
Говно появится опять
И снова летом хлебом станет:
Премена эта не престанет,
А будет ввек существовать.
Так о говне предрассуждая,
Смиримся в горести своей,
Его вниманьем награждая,
Распорядимся поумней:
На деньги нужники откупим,
А после с дурней втрое слупим
И превращённым вдруг говном
Надутое накормим чванство,
Его ж — в столовое убранство
Мы в виде скатертей внесём.
Хвала, говно! Хвала без лести!
Воняй, дружище, чорт возьми!
Презри позор — добьёшься чести,
Превознесёшься ты вельми!
Себя, конечно, уважая,
И выскочкам не подражая,
Ты и в почёте, и скромно!
Какой земной был прочен житель?
Сегодня — хлеб ты, я — смотритель,
А завтра? — Оба мы говно!..
~ 1860-е годы, С-Петербург, Нижний
ПОНОС
Всё в говне да в говне,
Надоела уж мне
Ты, моя беспокойная срака!
Навязался понос,
Видно, чорт сам принёс
Посреди полуночного мрака.
Не прошёл ещё час,
Как пятнадцатый раз
Босиком я на двор выбегаю:
Подрищу, подрищу,
На собак посвищу,
Что мне делать, и сам я не знаю.
И уж снова бурлит,
Будто жопу сверлит,
Будто возятся черти в желудке;
Вот пришлось пропадать!
Серешь — хочется срать.
Ну, протянется если на сутки?
С неба смотрит луна,
Ночь тиха, ночь ясна,
Ветер спит и листом не колышет,
А говно подо мной,
Разливаясь волной,
Прямо в нос смрадом варварским пышет.
В третий раз уж петух
Прокричал во весь дух
У меня под навесом сарая;
Всё бледней небеса,
И горит полоса.
На востоке уже золотая.
И пары вдалеке
Поднялись на реке,
Говор дня пробуждается всюду,
Но и в этой поре
Я серу на дворе
И до вечера, верно, срать буду.
~ 1860-е годы, С-Петербург, Нижний.
ТОСКА
Элегия
В тёплой комнате сижу я,
Ветер воет на дворе,
И мятель сильней бушует
О полуночной поре.
Тихо в комнате; докучно
Только маятник стучит...
На душе тоски тяжёлой
Бремя тяжкое лежит.
Длится ночь как бесконечность.
Лёгкий сон ко мне слетел...
Вдруг среди полночной бури
Грохот громко прогремел:
То из заднего прохода
У старушки сорвалось,
Что уснула на лежанке,
Табаком набивши нос.
Тихо снова: тяжелее
Грусть томит... Ах! скоро ль день?
Озарит он скоро ль светом
И души, и ночи тень?
~ 1850-е годы
Мальчик смотрит, белый пароходик
Уплывает вдоль по горизонту,
Несмотря на ясную погоду,
Раскрывая дыма чёрный зонтик.
Мальчик думает: а я остался,
Снова не увижу дальних стран.
Почему меня не догадался
Взять с собою в море капитан?
Мальчик плачет. Солнце смотрит с высей
И прекрасно видимо ему:
На корабль голубые крысы
Принесли из Африки чуму.
Умерли матросы в белом морге,
Пар уснул в коробочке стальной,
И столкнулся пароходик в море
С ледяною синею стеной.
А на башне размышляет ангел,
Неподвижно бел в плетёном кресле.
Знает он, что капитан из Англии
Не вернётся никогда к невесте.
Что навек покинув наше лето,
Корабли ушли в миры заката,
Где грустят о севере атлеты,
Моряки в фуфайках полосатых.
Юнга тянет, улыбаясь, жребий,
Тот же самый, что и твой, мой Друг.
Капитан, где Геспериды? — В небе.
Снова север, далее на юг.
Музыка поёт в курзале белом.
Со звездой на шляпе в ресторан
Ты вошла, мой друг, грустить без дела
О последней из далёких стран,
Где уснул погибший пароходик
И куда цветы несёт река.
И моя душа, смеясь, уходит
По песку в костюме моряка.
>Георгий Иванов
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
>>723811
Черный заяц прикольнее
Черный заяц
Николаю Оцупу
Гаснет пламя елки, тихо в зале.
В темной детской спит герой, умаясь.
А с карниза красными глазами
Неподвижно смотрит снежный заяц.
Снег летит с небес сплошной стеною,
Фонари гуляют в белых шапках.
В поле, с керосиновой луною,
Паровоз бежит на красных лапках.
Горы-волны ходят в океане.
С островов гудят сирены грозно.
И большой корабль затертый льдами
Накренясь лежит под флагом звездным.
Там в каюте граммофон играет.
И друзья танцуют в полумраке.
Путаясь в ногах собаки лают.
К кораблю летит скелет во фраке.
У него в руке луна и роза,
А в другой письмо где желтый локон,
Сквозь узоры звездного мороза
Ангелы за ним следят из окон.
Никому, войдя, мешать не станет.
Вежливо рукой танцоров тронет,
А когда ночное солнце встанет
Лед растает и корабль утонет.
Только звездный флаг на белой льдине
В южном море с палубы узнают.
И фуражки офицеры снимут.
Краткий выстрел в море отпылает.
Страшный заяц с красными глазами
За двойным стеклом, замысловатым,
Хитро смотрит: гаснет елка в зале.
Мертвый лысый мальчик спит в кровати.
В отчаяньи от злых рутин
На коленях молитвенно шепчу
Батюшка подай на героин
Буду часто молитвы шептать
Свой лоб в поклонах разобью
Годами посты соблюдать
Батюшка героин отмолю
Ведь прекрасно добро вершить
И овечку в стадо загнать
Вам Господь повелел простить
И погибающим подавать
Вы же постигли радость света
И мудрости глубин
Любите грешников многие лета!
Батюшка, подай на героин!
«В России расстаются навсегда...»
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.
Длинною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский бог?
«Конечно, я
приеду». Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
«Душа моя,
приеду». Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть —
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру».
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем.
В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
...И поезда уходят под откос,
...И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса.
В готическом соборе –
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Дом
баллада
Дом погорелый на пустыре
В мрачный покой погружён.
Ветры промозглые в сентябре
Свищут в дырах окон.
Весною гнусаво коты поют
Среди обгоревших стропил,
Но сверхъестественный жуткий уют
Старый скелет сохранил.
Бывает ночами светом огня
Дом изнутри озарён
Там скачут и пляшут, посудой звеня,
Там рявкает патефон.
И мечутся отблески на пустыре –
То ведьмы и упыри
Сбираются в доме и в мерзкой игре
Хохочут, визжат до зари.
Вы в дом погорелый не верите, да?
Я вам удружить не прочь.
Я вас провожу, заберитесь туда
И там проведите ночь...
Но руководящий товарищ Попов
Мистики не терпел
И вот однажды без лишних слов
Дома решил удел:
Старую мрачную рухлядь снести
Велел, и на месте том
Многоэтажный дом возвести
И садик разбить при нём.
Задвигались краны, – и дом готов!
И в садике детский визг.
Но руководящий товарищ Попов
Не знал, что пошёл на риск.
В доме неладно:
Молодожён стал импотентом вдруг,
Ветхую бабку пырнул ножом
Десятилетний внук.
И вопль на заре
Расколол тишину квартиры сорок шестой –
Бухгалтер Пинкин облил жену
серною кислотой...
И точно Гаршин, нашед исход,
Ночью напившись в дым,
Бросился в лестничный пролёт
Дворник дед Никодим.
Окно за окном настигала тьма,
И те, кто остался жив,
Неизлечимо сошли с ума,
Близких похоронив.
И снова открыт всеми брошенный дом
Для мокрых налётов дождя.
И нечисть опять собирается в нём
В ночи хороводы водя.
Весною вернутся бои котов
На кафельной глади плит,
И горькую запил товарищ Попов –
Предание так гласит.
Дорога в Никуда
Луной щербатолицей
Неярко озарён
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колёс,
Бутылки в изобилье
И всяческий отброс.
Кто по дороге шёл той,
Запомнит ветра стон
И под луною жёлтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтёшь не без труда –
Написано коряво:
«Дорога в Никуда».
Обжора
Он ликовал. Куриные кишки
Пред ним лежали жёлто-красной грудой.
Он их сожрал. И вытер со скулы
След сукровицы выгнутою лапой.
Он переел. Мелькнул отсвет тоски
В его глазах, пронзительно-зелёных.
Хотел уснуть, но сладкий, сытый сон
Не приходил. И брюхо сжали спазмы.
И он сблевал. И снова ком кишок
Лежал пред ним, бесформенно зловонный.
И. чтоб убрать, за щёткой и совком
Пошёл хозяин с матерною бранью.
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
Федор Сологуб
В поле не видно ни зги.
Кто-то зовет: «Помоги!»
Что я могу?
Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал,
Как помогу?
Кто-то зовет в тишине:
«Брат мой, приблизься ко мне!
Легче вдвоем. Если не
сможем идти,
Вместе умрем на пути,
Вместе умрем!»
Недотыкомка серая
Недотыкомка серая
Всё вокруг меня вьётся да вертится, —
То не Лихо ль со мною очертится
Во единый погибельный круг?
Недотыкомка серая
Истомила коварной улыбкою,
Истомила присядкою зыбкою, —
Помоги мне, таинственный друг!
Недотыкомку серую
Отгони ты волшебными чарами,
Или наотмашь, что ли, ударами,
Или словом заветным каким.
Недотыкомку серую
Хоть со мной умертви ты, ехидную,
Чтоб она хоть в тоску панихидную
Не ругалась над прахом моим.
ВИСЕЛИЦА
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню — нет.
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
Как там столб дубовый, нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
Всё не верю — не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, — шаги у двери;
Заскрипел замок.
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей, не прекословь!»
Под ногой — сухие корни,
А под носом — смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
1908
Да даже у Есенина немало упадничества.
---
Этой грусти теперь не рассыпать
Звонким смехом далёких лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Для меня было всё тогда новым,
Много в сердце теснилось чувств,
А теперь даже нежное слово
Горьким плодом срывается с уст.
И знакомые взору просторы
Уж не так под луной хороши.
Буераки… пеньки… косогоры
Обпечалили русскую ширь.
Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это всё мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.
Покосившаяся избёнка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошадёнка,
Заглядевшись в неласковый пруд.
Это всё, что зовём мы родиной,
Это всё, отчего на ней
Пьют и плачут в одно с непогодиной,
Дожидаясь улыбчивых дней.
Потому никому не рассыпать
Эту грусть смехом ранних лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Есенин вообще мастер по этой части
Есть одна хорошая песня у соловушки –
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела — забубённая, росла — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.
Как случилось-сталось, сам не понимаю.
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю.
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется — обнимаю милую.
За окном гармоника и сиянье месяца.
Только знаю — милая никогда не встретится.
Эх, любовь-калинушка, кровь — заря вишневая,
Как гитара, старая и, как песня, новая.
С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поется внуками.
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха -
Все равно любимая отцветет черемухой.
Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.
Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела — забубённая, была — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Есть и прямее.
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
>>724184
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
МУХА
Я муху безумно любил!
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был,
Когда еще молод был я.
Бывало, возьмешь микроскоп,
На муху направишь его —
На щечки, на глазки, на лоб,
Потом на себя самого.
И видишь, что я и она,
Что мы дополняем друг друга,
Что тоже в меня влюблена
Моя дорогая подруга.
Кружилась она надо мной,
Стучала и билась в стекло,
Я с ней целовался порой,
И время для нас незаметно текло.
Но годы прошли, и ко мне
Болезни сошлися толпой —
В коленках, ушах и спине
Стреляют одна за другой.
И я уже больше не тот.
И нет моей мухи давно.
Она не жужжит, не поет,
Она не стучится в окно.
Забытые чувства теснятся в груди,
И сердце мне гложет змея,
И нет ничего впереди…
О муха! О птичка моя!
>>724038
Тоже Сологуб.
Расстегни свои застёжки и завязки развяжи.
Тело, жаждущее боли, нестыдливо обнажи.
Опусти к узорам тёмным отуманенный твой взор,
Закраснейся, и засмейся, и ложися на ковёр.
Чтобы тело без помехи долго, долго истязать,
Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать.
Чтобы глупые соседи не пришли на нас смотреть,
Надо окна занавесить, надо двери запереть.
Чтобы воплей не услышал ни добряк, ни лицемер,
Надо плотно оградиться глухотой немых портьер.
+ + +
Алкогольная зыбкая вьюга
Зашатает порой в тишине.
Поздно ночью прохожий пьянчуга
Подошел на Введенской ко мне.
«Вишь, до Гатчинской надо добраться, —
Он сказал мне с дрожанием век, —
Так не можете ль вы постараться
Мне помочь, молодой человек?»
Подивившись негаданной кличке,
Показал я ему, как пройти,
А потом, по давнишней привычке,
Попытался разгадку найти.
Впрочем, нечему здесь удивляться:
По ночам я люблю босиком
Час-другой кое-где прошататься,
Чтобы крепче спалося потом.
Плешь прикрыта поношенной кепкой,
Гладко выбрит, иду я босой,
И решил разуменьем некрепкий,
Что я, значит, парнишка простой.
Я ночною прогулкой доволен:
Видно, все еще я не ломлюсь.
Хорошо, что я в детстве не холен,
Что хоть пьяному юным кажусь.
11 октября 1923 года
> Подивившись негаданной кличке,
> Показал я ему, как пройти,
> А потом, по давнишней привычке,
> Попытался разгадку найти.
"Прогулка"
У животных нет названья.
Кто им зваться повелел?
Равномерное страданье -
Их невидимый удел.
Бык, беседуя с природой,
Удаляется в луга.
Над прекрасными глазами
Светят белые рога.
Речка девочкой невзрачной
Притаилась между трав,
То смеется, то рыдает,
Ноги в землю закопав.
Что же плачет? Что тоскует?
Отчего она больна?
Вся природа улыбнулась,
Как высокая тюрьма.
Каждый маленький цветочек
Машет маленькой рукой.
Бык седые слезы точит,
Ходит пышный, чуть живой.
А на воздухе пустынном
Птица легкая кружится,
Ради песенки старинной
Нежным горлышком трудится.
Перед ней сияют воды,
Лес качается, велик,
И смеется вся природа,
Умирая каждый миг.
целы старушки сухари очки
очки целы старушки сухари
печеньице /и суффикс неизбежен/
а вот бежит глагол
ЛЕЖИТ
ЛЕЖИТ
который день под той кроватью кошка
/наверно умерла/
наверно умерла иначе что ж
лежать лежать - ни пискнуть, ни хвостом...
залезь залезь - запрыгали старушки -
залезь залезь незнанье нетерпимо
ученье свет возьми фонарь с собою
И ЛЕЗЬ
ДОСТАНЬ
!
/как битом ваши просьбы обнаглели/
я лезу под...
нащупать кошку
/мне некого любить как мертвецов/
и бросились мне слёзы унимать
старушки
достала вялая мешок как бы картошки
несвежей /это ли любовь?/
жива еще. Но как-то неквартирно
и будто би уже в аду
/но нет, не там/
её еда была атеистична
как огород
мне сумку дать большую пребольшую
туда сложить жвотное молчи
/там папа нёс из магазина раньше/
там запах апельсиновой мочи
/и чуть немножко мусор/
не время ныть к врачу и по дороге
где проездной достать так ни к чему
и медленно автобусы полнеют
людьми людей и хитрыми детьми
она как затрясётся /кошка/
вдруг
я в кабинет к врачу походкой вряд ли
скорее торжеством ужасным прихожу
ногами ног я замечаю пяткой
сердечный страх не равный валидолу
совсем.
она умрёт и так врачеет слово
не будет му...
поэтому гуманности гуманней
могу могу и буду /умертвить/
и делает укол
Не плачь не плачь - людишки суетятся
мне выдали пакет мертва
она лежит там мертвецов мертвее
и жаль её мне жалостью такой
как-будто кто-то в суп песок подсыпал
на кладбище неси её в конвеер
конвеер /конвейр?/ конвеер для животных
помойка глупая
зачем зачем старушки
7 лет назад её мне принесли
погладить
/кошку/
Алина Витухновская
рогами пиная вдаль.
Скучающие поодаль
просили его: "ударь".
Удар удалой подарок.
Я его не виню.
Похаркивая под аркой
смотрел я в зубы коню.
Когда он меня задумал,
тогда он сходил с ума.
Я небылью был. Он - суммой
отнятого у меня.
Мне он был неприятен.
Я выкидыш между строк.
Я нем был, а он невнятен.
Я немощен был. Он мог.
Он вынес меня из супа
брезгливей, чем из нутра.
Бессмысленные наутро
кричали ему "ура".
Сегодня не больно больше,
нежели позавчера.
Какой-то момент заборщен,
вылит, не разобра...
Какой-то момент заброшен,
выпотрошен, решен.
Я самостью ненарошен,
следовательно Он.
Он выскреб меня из сыра
больше чем из себя.
На то, что мне было сыро
Он мне сказал, грубя:
"Так надо". Не надо, дядя,
даже если ты дед и бог,
не надо меня не глядя
лепить в кококолабок.
Скажи-ка мне, ведь не даром.
Даром - за руб. за коп.
Стану себе кошмаром.
Пулю в лобок и в лоб.
Когда он меня задумал,
я говорил: "не на..."
Я должен был очень умный,
стал вынужденный как луна.
Автомобиль позорный
выкругливает глаза.
Выруливает, мозолит
морозные тормоза.
Алина Витухновская
Ладно, так и быть, спалю немного годноты:
Двадцатый Век мы претерпели…
И нате! – новая напасть,
Либеральная химера…
Превечен Бог, неразделим!
На всех – одна Святая Чаша.
И где он ваш либерализм?..
Апостасия: нет стыда,
Нет чести – веры – совести,
Нет правды – красоты – добра…
Отвага, доблесть, жертва, долг –
Вгоняют в ступор маргиналов!
Это ж не Макдоналдс…
И то, и это – все не так!..
Брюзжит, язвит, шипит, долдонит
Особь маргинальная…
Шоумен, астролог, критик,
Журналист, актер, художник…
И все в бомонде – бомондиты.
Что мерзость перед Господом –
Вовек не обсуждается!
И заартачится бомонд…
На задворках Запада
Смердяковствует бомонд,
Отрабатывает гранты…
… Жирует, ворует, глумится,
Шельмует, гламурит, блефует,
Беснуется буржуазия…
“Достался, мол, не тот народ”, –
Трендит, с оглядкою на Запад,
Непомнящий свое родство…
Виртуально-фейковые
В моде новости отныне.
Но всамделишный есть зверь!..
И брешут западные СМИ
О русском звере, о медведе…
Суфлер у них – сам клеветник!
Повторяемая ложь
Принимает правды облик.
Чем не век метаморфоз?..
И “Янки” мнится: из “Болотной”
Выползает гадина…
То бишь – “Пятая колонна”.
Беспристрастный, мертвый взгляд…
А внизу – улыбки блеск!..
Твое лицо, Америка!..
Уйдет Христова благодать…
И всяко в сердце коготок
Да и запустит стерва-страсть!..
Всяко в закуточке сердца
Свой да не пропустит час
Окаянный человечек.
Когда ж молитвы в сердце нет
И словно осы страсти жалят –
Впадает в ступор человек!..
Соблазном рая на земле
Исправно нас морочит Запад…
Выходит, предок был мудрее.
Канон на свалку – я творец!
Но эпатаж с Модерна сдерни –
Все та же богоборческая спесь.
Узаконила Содом
Либеральная Европа –
Мерзость перед Господом.
Смерть! – в объятиях комфорта,
Не тела, а души конечно.
Не в этом ли “Закат Европы”…
Всех дохлых кошек и собачек
На нас привыкли вешать чохом.
Державу Запад виноватит!..
Роет яму… Вьет удавку…
Мутит воду… Строит козни…
В санкциях погрязнул Запад.
Смотреть на Запад – без иллюзий!..
И верить на слово – не след!
Есть прецедент – развал “Союза”!
Ровно преисподней стало!..
Сплошь обляпано метро
Инфернальною рекламой.
Чёрненький квадратишко,
Видно, малевал бесёнок,
В инфернальный мир окошко.
Увещевали: Достоевский,
Святые старцы – все напрасно!
И вырвались из бездны бесы!..
Не разудалый молодец!
Кумир бомонда: либерально-
Малохольный выходец.
Недолго и слететь с катушек!..
Поклонник Запада бомонд
У сатаны на побегушках…
Крещеный русский человек
Для Запада – кошмарный сон!..
Для нас же – радость-во-Христе!..
Доля, крест, удел, планида,
Жребий, бремя, груз, юдоль…
Словом – Русская судьбина!..
Соблазны Запада вкусив,
Дары Господни порастратив,
Ты стал, земляк – что блудный сын…
Маргинальная шпана
Знай глумится на экране!..
Бесогон – защитник наш!
Только дай посвятотатствовать!..
Хорохорится бомонд –
Маргинальная шпана.
О, Богоданная Россия,
По-Ильину, твой злейший ворог –
Мировая закулиса.
Мировая закулиса
Спит и вожделенно видит:
Сказочный трофей – Россия!
Обуздаем “Беспредел”!,
В действие введя закон:
За измену Родине.
Толпится всякий там бомонд
У либерального корытца…
Глядишь – и грант перепадет.
Пускай – мы ватники, совки…
По чести – знать не знаем грантов,
Как вы – однокорытники.
На либеральное корыто
Не жалеет Запад грантов.
Низвели до животинок.
Заграничных доброхотов
Отрабатывает гранты
Маргинальная тусовка.
На гранты засевает Смуту
На “Болотной”, на “Майдане”
Апокалиптический зверюга!..
Грехов у янки! – не раскаяться…
И нате! – Президент изрек:
“Исключительная нация”…
*
“Исключительная нация”,
Стерев страну с лица земли,
Зубоскаля, похваляется…
Какой авангард? Это чисто классический дед https://www.youtube.com/watch?v=9sE8xFy9DGo
Да ты сам дед, раз юмора не понял. На «стихи.ру» такого добра навалом, достаточно «гражданскую лирику» открыть. Только некоторым рамки гладкой поэзии явно тесны, а некоторые и молодым верлибристам нос утрут. Для них стоит открыть «белыестихи.ру».
Вот изобретение собственной пунктуации и сноски (чем не Уоллес?):
https://stihi.ru/2021/10/03/6239
Вот шизуха «преподавателя кафедры боевых машин Общевойскового высшего командного училища», который всю жизнь читал рифмованные заголовки «Комсомоьской правды»:
https://stihi.ru/avtor/wwaarr5433
>Вот изобретение собственной пунктуации и сноски (чем не Уоллес?):
>https://stihi.ru/2021/10/03/6239
Но этот уже конкретно ебанутый на отличненько.
ОСЕННИЙ НАСОС
мы одни
Отпадает нос.
Серые дни
Листья = хром (желтая
дешевая краска)
Мы одни
Я хром
Серые дни
Увядание крас
Мы одни
Вытекает глаз.
Осенние утешения.
Я всего лишь открыл страничку указанной выше категории и посмотрел на последние примеры. И я пил чай.
> Я ж горд, так как русский
> и вижу одно:
> Китай и Россия СРУБИЛИ ОКНО!
Всерьёз записывать всех подряд в «ебанутых» безграмотно. Вот, кстати, и пример для размышлений.
Эта логика не годится. «Вот есть Бурлюк, о нём написано в УЧЕБНИКАХ. Стихи Бурлюка одобряются. Стихи „под Бурлюка“ других читателей УЧЕБНИКОВ принимаются благосклонно, если приём остаётся в рамках нормы. Об Иване Петровиче Шизикове книг и статей не пишут, значит, можно обосрать, не напрягая мозг». Нет уж, и к Бурлюку, и к Ивану Петровичу надо подходить с одинаковыми мерками, так лучше будешь понимать и первого, и второго.
Моя печаль для меня, почему-то, легка.
И мне не хочется плакать, мне не хочется ждать.
И больше я не смогу ничего потерять.
Всё будет быстро, огненный сноп -
Восьмиграммовый снаряд разрушит мой лоб.
Лишь только тоненькой струйкой опустится кровь
По виску и глазам, крася в яркое бровь.
Все песни не спеты... Да кому они нужны?
Моя жизнь - это зима, а я ждал весны.
Я говорил то, что думал, и делал то, что умел.
Но кончается всё, и у меня есть предел.
Умные клетки серой жижи в башке
Оставляют следы на тетрадном листе:
"Выходит, что так всё и должно было быть,
И я родился для того, чтобы себя убить."
Я не знал никого, кем бы я был любим...
Было много друзей, но я всегда был один.
Было что-то такое, чего я не знал.
И был кто-то такой, кого я искал.
Но поиски тщетны, а знания - ложь.
За пять секунд до сигнала - приятная дрожь.
Мои пальцы сжимают холодную смерть,
И я посигналю в височную твердь.
О, безграмотные фанатские расшифровки. Если использовать знаки препинания (которых в таком жанре либо не требуется, либо они однозначно не восстановимы), то хоть по каким-то правилам, а не от балды. Но уж «посигналю» — это полный «бип-бип».
и чтоб в доме водилась фауна
мне родители в день рождения
подарили девчонку-дауна.
Ей двенадцать, она уродина,
как и я, с ней легко поэтому
забывается, что смородина
прилепилась ко лбу нагретому.
Снял одежду с нее - хорошая:
заостренные грудки-уточки,
положил их в свои ладоши я -
ни смущения у малюточки!
Повелел называть хозяином,
целовать мои ноги преданно -
разлеглась на полу надраенном,
лобызает мой каждый след она.
Всё мне делает, я с ней делаю,
что хочу, обзывая шлюшкою, -
наслаждаюсь тугою, спелою
идиоточкой, как подушкою!
Поезд дальше не идёт».
А меня, блять, не ебёт!
Я сюда, блять, и желал
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
«Просьба», блять, «Освободить вагоны» !
Да ебу я на хуй вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы - ничтожное говно!
1990, осень
Горечь на губах,
Горечь на словах,
Я — полынь-трава…
И над степью стон.
Ветром окружён
Тонок стебелёк,
Переломлен он…
Болью рождена
Горькая слеза.
В землю упадёт —
Я — полынь-трава…
введенский
Мое несчастье несравнимо
Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.
Другие — дым, я — тень от дыма,
Я всем завидую, кто — дым.
Они горели, догорели,
И, все отдавши ярким снам,
Спешат к назначенной им цели,
Стремятся к синим небесам.
Великим схвачены законом,
Покорно тают в светлой мгле.
А я, как змей, ползу по склонам,
Я опрокинут на земле.
И я хотел бы; на вершины
Хоть бледным призраком дойти,
Они — для всех, они едины,
Но я цепляюсь по пути.
Увы, я сам себя не знаю,
И от себя того я жду,
Что преградить дорогу к Раю,
Куда так зыбко я иду.
Тень от дыма Бальмонт К.
лежал, напившись пьяный,
у кромки леса, на краю
ромашковой поляны.
Спустилась ночь. На небе звезды
в местах положенных зажглись.
"Домой, конечно, ехать поздно," -
охотник думал, глядя ввысь.
Потом привстал, перекрестясь,
ружье направил в небо,
нашел созвездие Аякс
и с двух стволов в него: ХУЯКС!
уважаю, понимаю и люблю!
Так что не при чем здесь
препараты,
подсознанья праздничный салют.
Ни при чем здесь похороны,
свадьбы,
Дни рождения и прочий вампиризм.
Я тебя в плечо поцеловал бы,
Потому что верю в коммунизм!
Верю Ленину! Его слова похожи
на весь мир, на все, что есть во
мне!
Я хочу к российской молодежи
на железном выехать коне,
обратиться с речью, кинофильмы
интересные всем людям показать
и пропагандировать насилье,
и соленых грубостей сказать!
А потом, тихонечко заплакав,
в детскую кроватку залететь
и резиновою сделаться собакой,
и разрезом на боку свистеть.
Повесился. Всё было просто.
На службе потерял он место.
В квартире кавардак:
Валяется пиджак,
Расколотый фарфор...
Вдруг
Сирены звук.
На стенке блики фар.
Вошёл милиционер ворча,
За ним халат врача.
А за окном
Асфальт умыт дождём,
И водосточная труба
Гудит
Как медная труба...
Сосед сказал:
Судьба!
Работал машинистом портального крана.
Свалился на дно котлована.
Комиссия заключила:
«Виновата плохая погода».
Жена довольна:
Похороны за счет завода.
Дамба. Клумба. Облезлая липа.
Дом барачного типа.
Коридор.
18 квартир.
На стене лозунг:
МИРУ МИР!
Во дворе Иванов
Морит клопов,
Он бухгалтер Гознака.
У Романовых пьянка,
У Барановых драка.
В пивной накурено.
Петров торчит у стойки.
Получка вся,
Теперь конец попойки.
Домой он не спешит,
Предчувствуя расплату...
Ленивый летний день
Катит лучи к закату.
В пивной слышен мат,
Стаканов звон.
Семенов у стойки,
Он возбужден,
Взбудоражил сознанье
Пьянки азарт.
Побежал.
Заложил полушубок в ломбард.
Недавно женился.
Она вдова,
Буфетчица из ресторана «Москва»
Без одного глаза.
Старше в два раза.
Имеет квартиру
У института МАИ.
Предположил:
«Помрет, комнаты мои!»
Раз Игорь Холин - тогда и Генрих Сапгир.
БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
1958
ПАРАД ИДИОТОВ
Иду. А навстречу
Идут идиоты
Идиот бородатый
Идиот безбородый
Идиот ноздреватый
Идиот большеротый
Идиот угловатый
Идиот головатый
Идиот — из ушей пучки ваты
Идет идиот веселый
Идет идиот тяжелый
Идет идиот симпатичный
Идет идиот апатичный
Идет идиот нормальный
Идет идиот нахальный
Идет идиот гениальный
Идет идиот эпохальный
Одни идиоты прилично одеты
Другие похуже — небриты помяты
Одни завернулись по-римски в газеты
Другие — в свои чертежи и расчеты
Иные свой стыд прикрывают зарплатой
Иные ученостью эти — работой
Большие задачи
Несут идиоты
Машины и дачи
Несут идиоты
Идет идиот чуть не плача
«Несу я одни неудачи
Жена — истеричка
Начальник — дебил
И я — неврастеник
Себя загубил»
Идут идиоты — несут комбинаты
Заводы научные институты
Какие-то колбы колеса ракеты
Какие-то книги скульптуры этюды
Несут фотографии мертвой планеты
И вовсе невиданные предметы
Идут идиоты идут идиоты
Вот двое из них избивают кого-то
А двое других украшают кого-то
Какого-то карлика и идиота
Идиоты честные
как лопаты
Идиоты ясные
Как плакаты
Идиоты хорошие в общем ребята
Да только идти среди них жутковато
Идиотские песни поют идиоты
Идиотские мысли твердят идиоты
И не знают и знать не хотят идиоты
Что однажды придумали их идиоты
Идут работяги идут дипломаты
Идут коллективы активы и роты
И вдоль бесконечной кирпичной ограды
Идут идиоты идут идиоты
Играет оркестр «Марш идиотов»
Идут — и конца нет параду уродов
И кажешься сам среди них идиотом
Затянутым общим круговоротом
А может быть это нормально? Природа?
И есть и движенье и цель и свобода?
Недаром же лезли на ствол пулемета
Как листья осенние гибли без счета...
Так пусть же умру за мечту идиота
С блаженной улыбкою идиота
1970