Что касается его произведений, то стихи это полная соплей лажа. Да они красивы, да наполнены метафорами и эпитетами. Но телячьи нежности, не творчество русского поэта. Относительно прозы тоже ничего хорошего. "Герой нашего времени" - ебанина полная, Печорин мудак.
Единственные два хороших стиха - "Бородино" и "Парус".
Жду шквал говна в свою сторону
все еще лучше толстоевских
Так не читай, оставь девочкам.
А вообще да, Мартынов в парижах потом во всю хвастался, что убил мудака конченного и ничуть не жалко.
Ещё я где-то слышал, что у него постоянно был скверный запах изо рта т.к. были серьёзные проблемы с желудком. Не знаю, на сколько правда.
>"Герой нашего времени" - ебанина полная
Первый психологический роман в русской литературе и одно из первых произведений с нелинейным повествованием в мировой литературе до всех этих ваших Фолкнеров.
>Печорин мудак.
За это и любим.
>как человек был говном полным.
За это и интересен!
Ну, в общем, опять двадцатисемилетний понял, что гений Михаил Юрьевич, который был младше него на целый год, сделал для культуры несоизмеримо больше.
>как человек был говном полным
>Печорин мудак
Точно, писатели же должны быть поголовно приторно-хорошими, за все хорошее и против всего плохого. И писать должны про хороших людей, чтобы все по-хорошему было.
Лермонтов норм стишки писал. Из всей школьной программы я помню полностью только парус да тучки. Ну он говнистый конечно. Но писатель то хороший. Картины рисовал не плохо опять же.
Лермонотов- двачер своего времени. А ты- жирный и злёный
А кто хороший поэт?
Вот это ты открыл нам глаза, анон. За это и любим Мишу. Он эгоистичный, мстительный, злой, охуенный. Мартынов, быть может, за дело его ёбнул, но жаль всё равно. Может Лермонтов за жизнь ещё крутых вещей высрал.
>Писатель должен быть нравственным ориентиром для народных масс.
Верно. Вот я тоже поэт, и народ меня любил.
Обществу вообще нихуя не нужно кроме добычи еды. Остальное это такое себе, способы ёбнуть побольше людей или захватить побольше власти.
Но коммидаунам не объяснишь.
Из 19 века (не считая солнце наше всё Пушкина, конечно): Тютчев, Фет, Полонский. Вообще, Лермонтов тоже хороший поэт, но иногда его строчки выбиваются из ритма, что ли, там и сям проскользнет кривоватый прозаизм (особенно это заметно по поэме "Тамбовская казнечейша", которая у Лермонтова написана онегинской строфой). Но если учесть, что писал это поэт, не доживший до 26 лет, то претензии очень легко снимаются.
Из 20 века: Блок (фигура сопоставимая с Пушкиным по значимости), Гумилев, Мандельштам, Ходасевич. На вскидку так.
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня...
Последняя свеча на койке Баловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли... и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней ,
Я таю, я горю...» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сблизились они, еще лишь миг единый...
Но занавес пора задернуть над картиной.
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
Чет ты даже его военные делища не описал, ему б вообще нонешний либерал руки б не подал
лермонтов норм чел, был на его могиле. Ничего такой.
Но ведь книги Лермонтова переиздаются постоянно и на самых разных языках. А это значит, что его литературный труд обеспечил работой не одну сотню редакторов, переводчиков, всевозможных работников книжных фабрик. А если уж взять количество написанного о Лермонтове и его творчестве, так объем пользы возрастает в разы.
Мощный романтический поэт. "Герой..." лучшая русская проза до Толстоевского и Тургенева.
Двач борда для совершеннолетних. Проваливай.
Лермонтов, с одной стороны - наделённый гениальным талантом высокочувствительный человек, с другой - (по причине деспотичности его бабки) невротик, полный противоречий и внутренней несвободы при отчаянном стремлении к свободе. А ещё, возможно, у него был синдром Жильбера, приводящий к нейроинтоксикациям, что, возможно, могло дополнительно наносить депрессивный оттенок на его и без того невротичный душевный фон при высокочувствительности нервной системе. Попробуйте почитать его неоконченный роман "Вадим".
https://med-history.livejournal.com/133292.html
Болванешти, молдаван,
Стоял с осанкою воинской;
Болванопуло было грек,
Чурбанов, русский человек,
Да был еще поляк Глупчинский.
http://tarhany.ru/events/news/44
В общем эта мысль логично проистекает из предположения, будто "литература должна из злых людей делать добрых, из тупых -- умных, а из взбалмашных и наглых -- кротких и скромных". Такой точки зрения придерживаются учителя литературы, особенно старшие. И вообще многие книголюбы, которые возлагают на книги какие-то просто абсурдно колоссальные надежды на окончательное превращение нашего пошлого дерьмистого мира в долгожданное царство правильных "воспитанных" челиков. Кек
Откуда ты знаешь, что у него не было тни? В других статьях у него было хуева туча тней. ебал всяких замужних и прочих.
http://www.all-poetry.ru/poema29.html
Михаил Лермонтов
Уланша
Идет наш пестрый эскадрон
Шумящей, пьяною толпою;
Повес усталых клонит сон;
Уж поздно; — темной синевою
Покрылось небо... день угас;
Повесы ропщут: «мать их .....
Стервец, пожалуй, эдак нас
Прогонит через всю Европу!» —
— Ужель Ижорки не видать!... —
«Ты, братец, придавил мне ногу;
Да вправо!» — Вот поднял тревогу! —
— «Дай трубку» —Тише —.. их....
Но вот Ижорка, слава богу,
Пора раскланяться с конем.
Как должно, вышел на дорогу
Улан с завернутым значком.
Он по квартирам важно, чинно
Повел начальников с собой,
Хоть, признаюся, запах винной
Изобличал его порой....
Но без вина что жизнь улана?
Его душа на дне стакана,
И кто два раза в день не пьян,
Тот, извините! — не улан.
Скажу вам имя квартирьера:
То был Лафа буян лихой,
С чьей молодецкой головой
Ни доппель-кюмель, ни мадера,
И даже шумное аи
Ни разу сладить не могли;
Его коричневая кожа
Была в сияющих угрях,
И, словом, всё: походка, рожа,
На сердце наводили страх.
Надвинув шапку на затылок,
Идет он... все гремит на нем,
Как дюжина пустых бутылок,
Толкаясь в ящике большом.
Шумя как бес, он в избу входит,
Шинель скользя валится с плеч,
Глазами вкруг он косо водит,
И мнит, что видит сотню свеч:
Всего одна в избе лучина!
Треща пред ним горит она;
Но что за дивная картина
Ее лучом озарена!
Сквозь дым волшебный, дым табашный
Блистают лица юнкеров;
Их речи пьяны, взоры страшны!
Кто в сбруе весь, кто без штанов,
Пируют — в их кругу туманном
Дубовый стол и ковш на нем,
И пунш в ушате деревянном
Пылает синим огоньком. —
«Народ!» — сказал Лафа рыгая, —
Что тут сидеть! за мной ступай —
Я поведу вас в двери рая!..
Вот уж красавица! лихая!
..... — хоть ложкою хлебай!
Всем будет места... только, други,
Нам должно очередь завесть!...
Пред богом все равны .......
Но, братцы, надо знать и честь....
Прошу без шума и без драки!
Скачала маленьких пошлем;
Пускай ........ собаки...
А мы же грозные .....
Во всякий час свое возьмем!»
— «Идем же!...» разъярясь как звери,
Повесы загремели вдруг,
Вскочили, ринулись, и с двери
Слетел как раз железный крюк.
... Держись, отважная красотка!
Ужасны молодцы мои,
Когда ядреная чесотка
Вдруг нападет на их ...!..
Они в пылу самозабвенья
Ни слез, ни слабого моленья,
Ни тяжких стонов не поймут;
Они накинутся толпою,
— — — — — — — —
И ядовитой .......
Младые .... обольют!..
Увы, в пунцовом сарафане,
Надев передник белый свой,
В амбар пустой уж ты заране
Пришла под сенью мглы ночной....
Неверной, трепетной рукой
Ты стелешь гибельное ложе!
Простите, счастливые дни...
Вот голоса, стук, гам — они...
Земля дрожит... идут... о, боже!...
Но скоро страх ее исчез...
Заколыхались жарки груди...
Закрой глаза, творец небес!
Зажмите уши, добры люди!...
Когда ж меж серых облаков
Явилось раннее светило,
Струи залива озарило
И кровли бедные домов
Живым лучом позолотило,
Раздался крик... «вставай скорей!»
И сбор пробили барабаны,
И полусонные уланы,
Зевая, сели на коней...
Мирзу не шпорит Разин смелый,
Князь Нос, сопя, к седлу, прилег,
Никто рукою онемелой
Его не ловит за курок...
Идут и видят... из амбара
Выходит женщина: бледна,
Гадка, скверна, как божья кара
Истощена,..........;
Глаза померкнувшие впали,
В багровых пятнах лик и грудь,
Обвисла .... страх взглянуть!
Ужель Танюша! — полно, та ли?
Один Лафа ее узнал,
И, дерзко тишину наруша,
С поднятой дланью он сказал:
«Мир праху твоему, Танюша!..»
С тех пор промчалось много дней,
Но справедливое преданье
Навеки сохранило ей
Уланши громкое названье!
написано в 1833-1834 годах
>как человек был говном полным
Первый двачер до двачей, ч0 хотел?
>Да они красивы, да наполнены метафорами
А какие стихи должны быть?
>ебанина полная, Печорин мудак.
Так это антигерой, что само по себе для той эпохи ново
в литературе.
>Лермонтов - хуесос и пиздострадалец.
Посоветуйте автора, чтобы был пиздосос и хуестрадалец.
В то же время в дневнике 23-летнего Толстого (запись от 29 ноября 1851 г.) имеется прямое свидетельство сильных и абсолютно неприемлемых для него гомоэротических переживаний:
«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту пору действует с необыкновенною силою.
В мужчин я очень часто влюблялся... Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или просто не понравиться любимому предмету, просто страх. Я влюблялся в м[ужчин], прежде чем имел понятие о возможности педрастии (sic); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову».
Перечисляя свои детские и юношеские влюбленности в мужчин. Толстой упоминает, в частности, «необъяснимую симпатию» к Готье:
«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату... Любовь моя к И[славину] испортила для меня целые 8 м[есяцев] жизни в Петербурге]. — Хотя и бессознательно, я ни о чем др[угом] не заботился, как о том, чтобы понравиться ему...
Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь; но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам».
«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова?] и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».
Во второй редакции «Детства» Толстой рассказывает о своей влюбленности в Ивиных (братья Мусины-Пушкины) — он часто мечтал о них, каждом в отдельности, и плакал. Писатель подчеркивает, что это была не дружба, а именно любовь, о которой он никому не рассказывал. С возрастом такие влюбленности стали возникать реже.
В "Анне Карениной" (часть вторая, гл. 19) показаны два офицера, которых Алексей Вронский и его друзья избегают, подозревая, что они состоят в связи друг с другом. "Один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк, другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами".
В романе "Воскресение" (1899) содержится намек против слишком терпимого отношения к гомосексуализму в Петербургском обществе (которое Толстой видел как знак деградации) и описание, как незначительного образа, правительственного чиновника, который является негласным сторонником равных прав для гомосексуалистов.
С первого знакомства с ним очевидно было что он маня. Два чаю.